Большие чувства маленьких людей

В краснодарском издательстве «Новация» вышла дебютная книга анапского прозаика Ирины Иваськовой «Бумажный саксофон».

Настоящего прозаика чувствуешь сразу, по первым строкам. Одно предложение, второе, третье, и вот уже от страницы не оторвать глаз – читаешь до финальной точки. А потом ещё и возвращаешься к самым запомнившимся, изящно очерченным лоскутам текста, наслаждаясь вкусом слов, их весом, а также щедро рассыпанными по периметру бумажного листа речевыми «специями».

Работа в редколлегии альманаха «Парус», где я довольно давно являюсь ответственным за раздел «проза», требует внимательного чтения большого количества текстов. Особенно интересно знакомиться с неизвестными авторами. Втройне приятней – открывать новые талантливые имена.

Хорошо помню, как несколько лет назад мне передали рукописи прозаика Ирины Иваськовой. Я взял листы с мелко отпечатанными новеллами, начал читать первую – она называлась «На тёмных берегах» – и сразу почувствовал: вот оно, сердцебиение настоящей литературы, которое ни с чем не перепутаешь. За выверенными до буковки текстами виделся уже состоявшийся писатель – начитанный хорошей литературой, впитавший из неё чувство вкуса и языка и при этом самобытный. Вверху страницы рядом с фамилией автора был написан номер телефона, и я сразу же позвонил: познакомиться, поделиться всплеском эмоций и сообщить, что с нескрываемым удовольствием порекомендую эти рассказы в альманах.

С той поры Ирина как прозаик проделала серьёзный путь. Её библиография пополнилась публикациями в журналах «Город» (Анапа) и «Север» (Петрозаводск), главным призом Всероссийского литературного фестиваля-конкурса «Поэзии прекрасный свет» и участием в литературно-художественном проекте «Послесказие»: как во взрослой его версии, так и в детской. Параллельно продолжалась постоянная, напряжённая, требующая полной самоотдачи работа над текстами.

В текстах Иваськовой парадоксально переплетены север и юг: дают о себе знать годы жизни в студёном, порой излишне суровом и по климату, и по темпераменту Красноярске, но особенно выпукло ощущается переезд на берег Чёрного моря – в залитую солнцем Анапу, город с совершенно иным характером, но отнюдь с не меньшим накалом страстей и бурлением судеб. Жизнь на курорте будто добавила в прозу Ирины новые нотки тепла, окрасила дополнительными оттенками.

Продолжая традиции писателей-гуманистов, в своём творчестве Иваськова в первую очередь обращается к внутреннему миру человека. Чаще всего её герои – самые что ни на есть обычные маленькие люди: не спасители мира, не отважные покорители космоса, не политики или кинозвёзды. Даже Норма Джин из одноимённой новеллы – лишь диковинное для большинства обывателей прозвище ничем не выдающейся девчушки, в одном спонтанном поступке которой внезапно преломляются, словно в призме калейдоскопа, жизненные линии её соседей по дому – нарисованных штрихами, практически одним мазком кисти художника, но при этом парадоксально выпуклых и реалистично-узнаваемых.

Похожий приём, но уже более отточенно автор использует в небольшой повести «Бумажный саксофон», где в качестве звеньев, случайно соединяющих незнакомых друг с другом героев, выступают серебряные блёстки – результат эксперимента музыканта-неудачника Бубенцова. Этакая волшебная пыльца, дарящая добро и надежду тем, кто отчаянно в них нуждается, и оставляющая раздражение у тех, кто давно утратил веру в чудо.

А ведь именно такой чистой веры подчас катастрофически не хватает нашему обществу. Её носителем в небольшой повести «Шурочка» выступает полусумасшедшая тётка главной героини Мила, которая рвётся проповедовать толпе, казалось бы, безнадёжно избитые истины: «Не может борьба и победа над слабым быть самой важной в человеческой жизни. Внутри у человека такая хрупкость, такая нежность, что-то вроде пёрышка или одуванчика. Ну не может появиться в людях такая вещь только потому, что когда-то кто-то кого-то победил или убил, или унизил по-всякому».

Однако откровения Милы оказываются не нужны ни безразличным, безликим посетителям супермаркета, возле которого она устраивает «сеанс истины», ни, тем более, «предвкушающим развлечение» охранникам. Лишь несчастная, сама давным-давно обитающая в хрупком иллюзорном мире, так и оставшаяся безымянной Катькина мать откликается на проповедь, и её измученную неприкаянностью и бытовухой душу внезапно наполняет покой.

Тонко и точно в повести «Тяжёлый человек» автор говорит о страхах, которые хорошо знакомы каждому родителю, беспокоящемуся о своём ребёнке. Мальчик Пашка однажды внезапно становится тяжёлым – в прямом смысле. Ни один врач не может объяснить феномен, ни одна знахарка не способна избавить от таинственной заразы.

Мать-одиночка мечется от инстанции к инстанции, пока в итоге бесплотных поисков не приходит к неизбежному: «…ждать больше нечего, и нужно брать вот это всё, что предложено, прижимать к груди и радоваться, потому что другого нет и не будет. Она думала, что обижаться на жизнь совсем глупо. Ну, в самом деле, как можно обижаться на свет, дыхание и тепло». Лишь поняв это, пройдя весь отмеренный путь, мама Пашки вместе с читателем достигает катарсиса.
Финал «Тяжёлого человека» остаётся открытым: каждый волен трактовать его по-своему, оптимистично или нет. Но ясно одно: ни для мальчика, ни для его матери мир не останется прежним, и брызги низвергающейся с крыш талой весенней воды очистят будни «маленькими городскими водопадами, живущими всего несколько часов и смывающими холод с потускневших за зиму сердец».

Среди героев Ирины немало блаженных: несостоявшаяся мессия Мила («Шурочка»), ставшая «дурной» после страшной болезни Верка («На тёмных берегах»), грезящая белой комнатой и большой и чистой любовью Изабелла-Белка («Белка»), проваливший свой главный музыкальный эксперимент Бубенцов («Бумажный саксофон») или записывающий на аккуратных карточках кажущиеся ему самыми значимыми и правильными фразы Георгий («Мир, полный сожалений и тепла»). С точки зрения человека нормального все они ущербны, однако каждый персонаж из галереи тех, кого чаще всего характеризируют «не от мира сего», отмечен благодатным светом, способным озарить всех, кто находится рядом. Другое дело, захотят ли люди открывать сердца этому огню?

Особенно хочется подчеркнуть ювелирную работу автора со словом: видно, с какой скрупулёзностью Иваськова подходит к каждому образу, как благодаря удачно подобранным метафорам совсем по-новому начинают играть, казалось бы, привычные вещи: «…чудесное дрожание чувств терялось где-то между ним и саксофоном, оставляя слушателям лишь пустые, высох-шие рёбра мелодий», «кудри эти – блестят от лака, наверное, твёрдые на ощупь, как недоваренные макароны»…

Да, это далеко не всегда лёгкое чтение. Подчас его наполняет почти физическая боль – до дрожи и стиснутых зубов от искренних переживаний за узнаваемых, почти родных героев. Однако автор, проверяя их на прочность чередой испытаний, отнюдь не стремится сделать текст более чернушным или сыграть на эмоциях читателя. Писатель понимает: лишь преодолев все испытания, можно очиститься, ведь дорога к свету терниста, и не каждому по силам пройти её достойно. Только сильным, только обладающим неутомимой, мятущейся душой, распахнутой, как незаживающая рана…

Читателям, которые впервые познакомятся с прозой Ирины Иваськовой, можно по-доброму позавидовать. Её первая – небольшая по объёму, но богатая по содержанию книга удачна и тем, что её можно раскрыть практически на любой странице, зацепившись взглядом за особенно затейливые строки, и тем, что рассказы и повести хочется перечитывать. В наше сумбурное, непростое и откровенно жестокое время, когда чтение постепенно становится занятием для избранных, это дорогого стоит.